Иногда я закрываю глаза и вижу ту реку, как будто был там вчера. Между тем события эти происходили тридцать пять лет назад, в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом году.

В те времена земснарядами еще не перекапывались устья малых рек, куда испокон веков заходили на нерест рыбьи косяки. Реки эти берегли и не ставили туда на отстой ржавые баржи и буксиры с протекающими топливными баками. Тогда были еще живы старые рыбаки, помнившие наказы своих предков, тоже рыбаков, не добывать рыбы больше, чем нужно семье на пропитание. Продавать пойманную рыбу соседям было позором, а вот угощать малосольными тугунами друзей и знакомых было доброй традицией.

Именно с таким старым рыбаком Спартаком Павловичем Марковым и свела меня, молодого еще человека, судьба. Я работал инженером, он — начальником отдела. Спартак, так его все называли, безошибочно мог назвать время и место, где можно было поймать крупную рыбу или удачно поохотится. Но на рыбалку он ездил только со своей компанией таких же мудрых и опытных рыболовов, как он сам. Чужому в их коллектив попасть было просто невозможно. Я и мечтать перестал съездить с ними, когда Спартак неожиданно пригласил меня на рыбалку.

И вот, в самый разгар весны выгрузились мы из старенького Ми-4 на высоком берегу маленькой реки, в нескольких сотнях метров от места её впадения в Лену. Место мне показалось обычным: гладкое серебро реки, лес, начинающейся у самого берега, огромные деревья, купающие корни в воде. Деревья, возносящиеся высоко к небу, деревья упавшие и гниющие. Сырой мох и камни. Неподвижность и тишина. Я еще подумал, что так, наверное, выглядела якутская тайга и сто и тысячу лет назад.

На Лене вот-вот должен был начаться ледоход.

Весна в том году была странная: дни стояли пасмурные, временами шел мелкий дождь, что совершенно нетипично для этого времени года. И все же весна стремительно продвигалась на север, и вместе с ней тянулись косяки птиц. Над рекой, отражающей свинцовое небо, над елями и прибрежными кустами тальника, еле тронутыми нежной зеленью весны, во всех направлениях летали небольшие стайки уток.

Мы установили большую палатку, поставили в ней железную печурку, соорудили нары и стол. Костя, старинный друг Спартака и геолог по профессии, строил тем временем походную коптильню.

Как только над Леной покатились гулкие раскаты трескающегося льда, а в нашей речке быстро начала прибывать вода, в заранее намеченных местах мы поставили несколько сетей с очень крупной ячеей. Тем временем течение в реке почти остановилось из-за подпиравшего встречного потока с Лены, что вызвало бурную радость у Спартака. По его словам, остановка течения и есть главное условия захода крупных осетров в устья маленьких рек. Правда, он не мог объяснить, зачем именно в это время громадные осетры из глубоких зимовальных ям заходят в речушки. Я же предположил, что они ищут укрытия от шумного ледохода.

Вместе с подвижкой льда в пасмурном небе появились огромные стаи проходной утки. Сквозь непогоду и охотничьи выстрелы пробивались касатки и лутки, черняди и гоголи, крохали и турпаны к местам гнездования — за Северный полярный круг. Прижатые к земле холодными, лохматыми облаками, летели они над таежными реками, иногда отдыхая и кормясь на обширных разливах. Весной долины, где несут свои воды небольшие таежные речки, превращаются в сплошное море с сотнями островков, покрытых кустарниками и низкорослыми деревцами. Кое-где эти долины сужаются, образуя узкие «горла», сжатые с двух сторон высокими древними берегами, поросшими непролазной тайгой. Когда случается низкая облачность, прижатые к воде непогодой утиные стаи, сливаются в этих теснинах в сплошной разноголосый поток. Чуть выше по реке и было такое «горло».

Я был молодой и глупый, поэтому в первый вечер стрелял без меры. Стрелял, пока не нагревались стволы, пока не оглох от собственных выстрелов, и пока не заболела голова. Увидев набитый утками большой рюкзак, Спартак заставил меня выпотрошить их всех, потом выкопать в мерзлой земле яму и сложить туда добычу, укрыв брезентом и еловым лапником. Все это мне приходилось делать, когда у костра царили запахи свежей ухи. Наваристой, сдобренной рыбьими порошками, луком, лавром.

Работу я закончил за полночь и понял, что жадничать — себе дороже.

В первую же ночь в сети попали три осетра, но не таких крупных, как хотелось.

На следующий день, после завтрака, засолив рыбу, каждый занялся своими делами. Костя взялся чинить изорванную сеть, я решил повесить на нескольких березах банки для сбора сока, а Спартак, закинув на плечо заряженное жаканам и дробью ружье, пошел вдоль речки искать более подходящее для сетей место, заодно и мясо приглядеть. Уток-то за мясо не считали.

Спартак шел вдоль кромки высокого обрывистого берега, часто обходя поваленные ветром и временем деревья. Слева от него траурно чернели могучие ели, поднимая свечи побегов, пахучих и светлых... Пахло сыростью, глухой, дикой. Под берегом, среди качавшихся от напора воды ветвей потонувшего кустарника, плавали утки, но Спартак не обращал на них внимания. Прищуриваясь по-стариковски, любовался он быстро покрывающей блеклую землю щетинкой травы и нежной зеленью почек, отчего на душе у него было светло и спокойно.

Под обрывом, по которому он шел, вдоль воды кое-где оставалась не залитой очень узкая полоска пологого берега. Спартак не мог её видеть, проходя метрах в пяти от края. В одном таком месте, обходя очередное поваленное дерево, ему пришлось подойти к самой кромке обрыва, и вдруг прямо под ногами он услышал тихий рык. Он посмотрел вниз и не поверил глазам — медведь! В то же мгновение разъяренный зверь кинулся снизу на Спартака. От острых когтей зверя его спасли четыре метра почти отвесного берега, состоявшего из сыпучей гальки и песка. Медведь не смог одним прыжком преодолеть это расстояние, лапы его вместе с осыпавшимся берегом соскользнули вниз. Этих мгновений охотнику хватило на то, чтобы механическим движением сорвать с плеча ружье и выстрелить в зверя. Пуля «Полева», попав в голову медведя, уложила его на сырой берег. Убитый зверь лежал на боку, рядом с ним лежала початая туша оленя.

Спартак, где стоял, там и опустился на землю — ноги не держали. «Вот почему он кинулся на меня, а не ушел, как обычно, в тайгу, — думал Спартак, — защищал от меня свою добычу».

Следующий день сильно дул ветер, но ночью стих. Было необычайно пасмурно. Темно свинцовые тучи накрыли землю, не давая солнечным лучам греть и воскрешать природу. На каждой веточке висели крупные капли. Небо клало свой отпечаток на воду: она казалась холодной, противно грязной. Все вокруг дышало зловещей тишиной. Притихли даже вездесущие кулики. Тишину нарушал лишь комариный писк, нескончаемый и противный.

Мы проверяли сети. В самом широком месте реки с трудом нашли шпагат, которым была привязана одна из них. Стоило Спартаку взяться за этот шпагат, как он сразу почувствовал сильный толчок — рыбина!

— Коля, тут кто-то есть, — тихо сказал Спартак. — Давай греби потихоньку вдоль сети.

Я стал грести. Спартак перебирал руками по веревке, потом по сети.

Медленно, метр за метром, мы подошли к середине, где сеть почти отвесно уходила в глубину. Даже я чувствовал, как кто-то невидимый и сильный шевелится под толщей воды, не желая показаться на поверхности. Наконец, медленно и осторожно нам удалось поднять сеть.
Огромная голова с тупым носом, покрытая пупырчатым серо-черным панцирем, показалась неожиданно и тихо из тусклой, напоминающей плохое бутылочное стекло, сквозь которое ничего не разглядишь, воды. На нас уставились два перламутровых, не мигающих глаза. На мгновение показалось, что это смотрит сама вечность, древняя, как скала на повороте реки. Я замер. Да, что я. Спартак, всю жизнь проживший в тайге, охотясь и рыбача вместе с эвенками и якутами, и тот растерялся. Я понял, что такого чудовища не встречал и он.

Несколько секунд, на которые осетр поднялся из воды, показались нам вечностью. За это время я отчетливо увидел, что осетр не запутался в сети и даже ничем не зацепился за крепкие капроновые нити. Он только уперся в сеть носом и упрямо толкал ее вперед. Вдруг рыбина будто проснулась, медленно отвела голову от сети и так же тихо, как появилась, исчезла в холодной воде. Может, мне показалось, но на том месте, где рыбина погрузилась в родную стихию, не разошлись даже круги по воде. Будто по команде, замолкли птицы, и наступила тишина. Она была настолько гнетущей, что я затаил дыхание и прислушался. Страшна безмолвная тайга, кажется, будто вот-вот что-то произойдет. Мы сидели в лодке, боясь пошевелиться. У обоих возникло ощущение опасности и тревоги, как будто нам что-то угрожает. Не сговариваясь, мы отвалили от сети и поплыли к берегу.

Заговорили только тогда, когда оказались на суше. Спартак, как старший по возрасту, устроил мне нагоняй: «Ты почему не стрелял?» Я бы мог сказать то же самое и ему, тем более что руки свободны были не у меня, а у него, но понимал, что слова в данном случае пустое.

Еще три дня мы прожили на берегу этой реки. В сети попадались одни коряги и щуки. В лагере постоянно что-то случалось. Сначала на оставленную далеко от костра телогрейку попала искра и в ней прогорела огромная дыра. Потом в ведро с икрой попал неизвестно откуда взявшийся песок.

Сорвало и унесло одну сеть. Постоянно шел мелкий дождь. Под порывами ветра деревья в тайге скрипели и стонали. Сломанные сучья с треском падали на землю, мешая спокойно заснуть.

Даже буржуйка в палатке не желала выпускать дым через трубу, а временами выбрасывала его в темноту нашего временного пристанища.

Постоянно присутствовало чувство тревоги, которое покинуло меня, только когда Ми-4 приземлился в родном аэропорту.

Больше я никогда не бывал на этой реке.

Справка: Рыбалка сетями в ЯАССР была разрешена. Были ограничения по количеству сетей, размеру ячеи, длине сети и способе постановки (нельзя было перегораживать реку).