Проходя однажды вдоль рыбных прилавков городского рынка, я увидел знакомое лицо.
Подойдя ближе и присмотревшись, я вспомнил, что это Иван Б., работавший в нашем аэропорту радиотехником.
— Привет, Вань! Ты что тут делаешь? — протянул я ему руку.
— О, привет, Анатольевич. Торгую, как видишь.
— Ты что, из аэропорта ушел?
— А что там делать? Зарплату не дают, все развалилось, а у меня семья. Вот рыбу теперь продаю, которую друг с Таймалыра присылает.
— Да, времена. Я тоже ведь ушел. Теперь в туристической компании. Не нравится угождать нуворишам, а что делать.
— Думаешь мне нравится торчать тут? Знакомые подходят, спрашивают. Короче, не думал, что когда-нибудь торгашом стану.

Я подумал, что Ивана надо морально поддержать и сказал:

— Я тоже рыбой торговал, только давно.
— Ты? Да брось.
— Точно тебе говорю. Хочешь, расскажу.
— Интересно!
— Ну, слушай. Мне тогда было лет семь от роду, и все летнее время я с сотоварищами проводил на реке, которая называлась Алдан, а поселок, где мы жили, — Петропавловск.
— Да я там практику проходил, — заулыбался Иван.
— Так вот. С самой весны, сразу после ледохода, когда вода еще имеет свинцовый цвет с бурыми оттенками, а на берегах лежат льдины, похожие на старые пароходы, покрытые ржавчиной, тиной и песком, мы устраивались с донками у кромки воды, и до осени занятие рыбной ловлей становилось любимым нашим делом. Если не клевало — купались в обжигающе холодной воде, оттуда бежали к большому костру, где, сомкнувши вокруг огня тесный круг, грелись, сушили свои длинные сатиновые трусы и рассказывали разные рыбацкие истории, подслушанные у взрослых. Летом жгли маленький костерок и поджаривали на нем огромных и необычайно вкусных ершей. Мясо у них было белое и сладкое, как вот у этих чиров, которыми ты торгуешь. Не знаю почему, но теперь ерши какие-то маленькие и совершенно другие на вкус.

— Это точно, — подтвердил Иван.
— Однажды в июле, когда особенно хорошо ловится осетр, поймав в иле несколько вьюнов, устроились мы с донками на гидроспуске. Гидроспуском называлось место, по которому с аэродрома скатывали в воду гидросамолеты. Река в этом месте была глубокой, а главное имела стрелку, проходившую недалеко от берега. Стрелкой у нас называли два соединявшихся попутных течения, одно из которых быстрее. Именно на этой стрелке и попадались чаще всего небольшие осетры. Далеко забрасывать донки мы тогда не умели, поэтому и рыбачили на этом месте.

День был душный, поэтому, забросив донки, мы купались и валялись на теплой гальке. Не смотря на устроенную между собой возню, мы сразу услышали всплеск на воде. Леска поднялась со дна и какое-то время почти лежала у поверхности воды. Потом рыбина пошла вверх по течению и, прежде чем мы начали ее вываживать, еще раз сплавилась. Это сейчас мы говорим «вываживать», а тогда, попался — «тащи!». Вытащить рыбину труда не составило, леска была толстая, а порвать себе крючком губу и уйти мог только окунь. Но на крючке оказался сам хозяин этой реки — осетр, да еще размером с мой тогдашний рост. Такую, по нашим понятиям, громадную рыбину мы с братом поймали впервые. Быстренько смотали донки и потащили осетра домой хвастаться. Для одного он оказался тяжел, поэтому мы просунули через жабры ивовую палку и, взявшись за ее концы, двинулись в путь.

Когда я взрослым как-то прилетал в этот аэропорт и стоял на берегу, над тем самым местом, то удивлению моему не было предела: расстояние от гидроспуска до аэровокзала составляло метров триста, из которых тридцать метров — деревянная лестница, а до нашего дома еще метров двести, мимо КДП. Аллея возле аэровокзала казалась мне тогда лесом, а на деле оказалась простыми зарослями боярышника. Тогда же этот путь казался длинным и интересным.

Мы уже пыхтели на лестнице, соединявшей берег с привокзальной площадью, когда нас остановил мужской голос: «Пацаны, рыбку не продадите?» Мы подняли глаза и увидели здоровенного мужика, одетого по-городскому. Несмотря на духоту, он был в кожаной куртке, надетой на светлую шелковую рубашку, серые галифе на икрах обтягивали чистенькие хромовые сапоги. Мужик протянул нам серебряную монетку, а мы стояли и не знали, что нам делать. В маленьком аэропорту детям деньги не давали, даже если отправляли в сельмаг. Там всех знали в лицо и по именам, продукты давали под запись. А тут ни за что предлагают деньги.

«Странный дядя. Дает деньги за рыбу, как будто сам не может поймать», — подумал я. Рыбу у нас в аэропорту никогда не продавали. Осенью, перед шугой, когда половина мужчин поселка возвращались с рыбалки на лодках, до верха заполненных заготовленной на зиму рыбой, всем жителям раздавали ее даром. Мы, дети и женщины, таскали ее с берега в сени и подвалы в ведрах, тазах, ваннах и носилках.

Но деньги, наверное, имеют магическое свойство, потому что мы взяли у незнакомца монету и отдали ему осетра. Он поблагодарил нас и пошел на берег, где у груды чемоданов и тюков сидели еще трое мужчин.

Мы побежали домой еще более счастливые, что «заработали» деньги! Наверное, мы собирались купить на них кучу чего-нибудь «такого», а может, просто хотели отдать их родителям. Разжав перед отцом кулак с монеткой, я рассказал, где мы ее взяли.

Потом мы с братом долго не могли понять, почему родители покатываются со смеху. Это теперь я понимаю, сколько стоил тот осетр, за которого мужик заплатил нам огромные деньги — пятнадцать копеек!

— Да, Анатольевич, я тебя в компаньоны не возьму, — улыбался Иван. — Прогоришь ты, однако, с такой торговлей.
— Ну, бывай, Ваня, — протянул я ему руку, довольный, что он повеселел.