Вроде и недавно это было — 4-6 лет назад, а как будто в прошлой жизни. Вспоминается долгая холодная зима, с хорошим льдом, глубокими для наших мест снегами. Казалось, рыбаль — не хочу. Но сложился очень тяжелый год на работе. Январь, февраль забрали очень много всяких сил, и физических, и моральных. А потом неожиданно навалилась болезнь (а бывает ли она ожиданной?), даже уложившая на больничную койку. Несмотря на то, что даже на 8 Марта еще стояли холода и снега, на «последний» лед так выскочить и не удалось. А потом пришла Весна, непонятная, без тепла, с дождями и туманами, быстро съевшими и снег, и лед. В итоге Река довольно широко разлилась, даже подтопив Поселок Станицы, Старица Реки тоже бушевала, размыв насыпанные через нее переходы. Что тогда говорить о Ерике, текущем из Старицы, через Тополя в Реку — не походи, собьет с ног, завертит в водоворотах, покидает от одного крутого берега к другому и выбросит в Реку, как раз под затопленный мост, на щетину старых свай. Высокая вода реки только стала отступать, утихомириваться, как пришла вода Северного Притока, вся в рыжей пене. Везде холодно, сыро. По небу с северо-западным небом низко неслись полутучи, полуоблака, цепляясь за высокие вершины тополей, а из, поцарапанных ветвями, полных брюх туч мелко сыпался осенний дождь.

Так проходила неделя, другая. Дождь становился все реже. Тучи бежали все медленней. От долгого сиденья дома настроение не улучшалось, но и прогулки по умытому дождем центру Станицы радости и настроения не прибавляли — нудьга. Наконец в один из выходных дней жена не выдержала — ну иди ты на свою рыбалку! Нежно обняв, пришлось объяснить, что до рыбалки еще не скоро, а пройтись по берегу, посмотреть на Реку — стоит.

И вот я уже выхожу из Станицы, мешу грязь, нанесенную вешними потоками. А вот и Ерик. Он все еще стоит высоко, не умещаясь в уложенных для него трубах, но вода уже относительно тиха и прозрачна. Перехожу трубы, даже не отвернув голенища. Вдруг сзади удар по воде. Оборачиваюсь. Треугольник волн указывает на прорвавшуюся на нерест по Ерику из Реки в Старицу щуку. Пожелав ей не заплутать в Тополях иду дальше. Целью похода выбираю пойменный осокорево — вербный лесочек километрах в четырех вверх по течению. Дорога идет вдоль Тополей по берегу Реки. От реки несет промозглостью. Непривычно широкий разлив хоть и обещает хороший заход рыбы из Моря, но холод, холод. По холодной воде не всякая рыба и пойдет в верховья.

Дохожу до Круглой ямы, вход и выход из которой щедро одаривали меня в знойный август плотвой, карасями, а по вечерам и мерными сомятами. В промозглый ноябрь эти же места приносили и неплохие уловы налимов. Жаль только в нашей южной реке их вес обычно исчисляется сотнями граммов, хотя изредка попадаются и двух-трех килограммовые аксакалы. Но поимка их уже из области удачи. Идти вдоль неприветливой реки уже не хотелось, тем более она начинала петлять — Первый Поворот, Второй, Третий. Решаю срезать и идти по мертвой еще степи на Третий поворот. Хотя степь уже не мертва. Прилетели жаворонки и, не желая подниматься вверх в неприветливое холодное небо, смешно семенят впереди по степной дороге. А вокруг все серо и уныло. Хотя нет. В остатках снеговой ли, дождевой ли лужи, прямо в колее песчаной дороги зазеленела звездочка-снежинка молодого татарника. Ясно — наверху холод, промозглый ветер, а здесь, в колее, среди воды, по-своему тихо и уютно. Жаль, что это до первой машины. Но и у людей бывает так же, Кто-то поддастся на увещевания, обещания благ и кажущееся спокойствие, укоренится, а тут все меняется, и кажущиеся блага, спокойствие оказываются просто замком на песке.

Степная дорога ведет вдаль. Постепенно стих встречный ветер и как-то все посветлело. Останавливаюсь, оглядываюсь. Ветер, до этого дувший с северо-запада постепенно начинает тянуть с юго-востока, облака до этого низко висевшие над землей, начинают подниматься, а на юге даже проблескивает клочок голубого умытого весеннего неба. На душе постепенно веселеет. Из-за поворота на дороге вдруг видятся три ярко-желтых, среди всей этой серо-коричневой растительной ветоши, шарика, похожие на новорожденных цыплят. Что это? Подхожу ближе, и все становится ясно. Видно давно, еще по снегу, кто-то перед 8 Марта ходил за цветущей вербой и толи потерял, толи обломил веточку. Серо-серебрянные пушистые комочки теперь по настоящему расцвели, выпустив золотистые толстенькие сережки.

А вот и дорога опять подходит к реке. Под высокой водой бесполезно найти ямки и перекаты, тяжело даже угадать, можно только вспомнить. Иду, и вспоминаю. Вот эта ямка в октябре одарила двумя десятками горбатых окуней на зимнюю блесенку. Длинное упругое удилище выгибалось, выбрасывая ощерившихся полосатых рыбин. А вот в этом заливчике блесенку срезала щука. Но какие лини брались здесь в мае-июне на раковую шейку! И интересно, сколько бы не просиживал на берегу, но если поймал 3 штуки — можешь смело уходить — линей больше не будет. Карась, окунь, а то и язь, будет, а за линями нужно приходить завтра. А вот здесь, на Стрижатнике, при ловле ельца однажды попал на скатывающуюся стаю шемайки. Страшноватые в своей худобе рыбехи, с выпяченной нижней челюстью, одна за другой висли на крючке, как простые уклейки. С трудом, но пришлось уйти — пусть возвращается в Море, нагуливает жирок. А вот на этом перекате постоянно фланируют крупные голавли. Но, увы, поймать их практически невозможно — тут же уходят под свисающие кусты противоположного берега. И только однажды, в августе, уже в ночных сумерках изогнулось спиннинговое удилище под мощью двухкилограммового, широколобого, с вызывающе алыми перьями, красавца. А вот и жереховая узина, поросшая кустами тростника, со свисающими на противоположном берегу до самой воды ветвями ивняка. Есть здесь жерешок, есть. Только не поблеснишь — блесну сразу же снесет в куст тростника, зацепит за корни. А жереха стоят здесь, среди кустов и под кустами — ждут снесенных с переката и зазевавшихся пескариков. Другой рыбы здесь почти нет. Лишь по осени, когда течение ослабнет, могут подойти сюда стаики закованных в колючую броню окуней, да по ночам из-под кустов выходят поживиться сомики. Пробовал я ловить здесь на донку, наживленную пескариком. Но не то, хоть и попадались жерешки. А вот на тюкалку-перетягу с насадкой стрекозы ранним тихим утром они попадались исправно. Искусно вывести на относительно тонкой леске, лавируя среди кустов тростника, бешено сопротивляющуюся стремительную рыбу — тут уж действительно нужна командная слаженность.

Вот так за воспоминаниями и не заметил, как почти дошел до лесочка. Да и много чего не заметил. Как куда-то подевались облака, выглянуло солнце, с юго-востока пахнуло теплом, и над дорогой, и вообще над степью, заструились волны нагретого воздуха. В этих струях воздуха поднялась над землей и закачалась в непонятном танце, ставшая вдруг такой близкой Станица. Фата-Моргана!

Хорошо, тепло! Но недавняя болезнь дает себя знать — подустал. А вот и песчаный холм. Удивительно, как быстро прогреваются холмы. Сядь сейчас на землю где-нибудь недалеко от берега, и сразу почувствуешь ледяное дыхание ранневесенней земли, почувствуешь, что она отбирает твое тепло. А на холме хорошо — он щедро делится полученным солнечным теплом. Сажусь, прикуриваю, любуюсь весенней рекой. Руки машинально начинают собирать высохшую растительную ветошь. А что, небольшой костерок не помешает! Щелчок зажигалки и вот легкий дымок, уносимый весенним ветерком, поднимается над костерком. Огоньки пламени, перескакивая с былинки на былинку, с веточки на веточку, ласкают взор, дарят пусть небольшое, но такое желанное живое тепло. Но вот язычки пламени перескочили из костерка на сухие травинки и побежали по сторонам. Легко сбиваю их веточкой. Но один, наиболее резвый, побежал вниз по склону, расширяясь, охватывая все большую площадь, как будто радуясь свободе. Добежав до склона холма, он столкнулся с влажной еще, не высохшей травой, заметался по сторонам, дожигая отдельные сухие травинки, и угас, закуривши легким дымком. Вот так бывает и среди людей. Обнадеженный полученной свободой, загораешься, пробуешь найти понимание, увлекая за собой единомышленников. Но столкнувшись с холодом и непониманием основной массы людей, постепенно отступаешь от задуманного, тухнешь, жалея о растраченных силах, времени, нервах.

Вроде отдохнул. Пора в путь дальше вдоль реки. А вот и «рыбачок» на противоположном берегу угнездился со своей хваткой-«крыгой» на обратке. Нет-нет, да и вытащит стукнувшую в сетку плотвичку, густерку, а то и щучку. Вода стоит высоко, до русла ему не добраться, вот и промышляет мелочевку, благо рыбнадзор еще отдыхает — сети все равно не поставишь.

Но вот дорога уходит на дамбу. С вышины отлично виден разлив, марево над прогревающейся степью. Но что это. Прямо внизу, за кустами терновника, за изломом его колючих коряг-ветвей что-то блистает мириадами ярких звездочек. Спускаюсь вниз. Это обыкновенный кустик черной смородины. На кончиках его набухших почек повисли капельки толи дождя, толи росы. И в ярких лучах солнца они светятся как бриллианты. Но солнце делает свое дело, и они тают, испаряясь на глазах. Как повезло — увидеть куст в бриллиантах. Поворачиваюсь, уже собираясь уходить под сень лесочка, и вдруг за спиной раздается невнятный шелест-шопот-потрескивание. Разворачиваюсь и не могу понять, найти источник этого необычного звука. И вдруг я понял — это начинают распускаться почки этого куста смородины. С легким щелчком отлетает покровная чешуйка и вот на конце почки маленьким изумрудом разгорается кончик будущего листка.

Но хватит, остались десятки метров до цели. И вот я вхожу в этот лесок. Полая вода залила его, только крайние деревья не стоят в воде. Прохожу вдоль «берега». В прозрачной, отстоявшейся воде видны мумии прошлогодних грибов, переплетенные побеги ежевики. Деревья сгущаются, хотя их кроны и без листвы, но их ветви начинают создавать полумрак. За спиной пятиметровой кручей нависает дамба. И вот среди отражений веток, деревьев в воде мелькнул клочок голубого неба. А на нем виден призрачно-бледный тоненький серпик новорожденного месяца. Изумленный, я поднял голову, но в этой распахнутой весенней синеве, залитой солнцем, не было и намека на месяц. Опускаю голову и вот он, серпик, наяву. Там, вверху, в буйном весеннем свете, он не виден. А здесь в сумраке и холоде залитого вешней водой лесочка, как в колодце, он робко показал — вот он я, только что родившийся месяц новой весны. Где-то ударила рыба, заплывшая сюда в половодье, отражение заметалось и пошло рябью, а тут еще и весенний ветерок заглянул, пробежал среди голых стволов. И тут я только понял, что замерз. Здесь все еще чувствовалось дыханье зимы. И мне остро захотелось наверх, к солнцу, к людям.
Назад я возвращался той же дорогой, но, уже не вспоминая былое, а строя планы на будущие рыбалки, будущие дела. Я шел по начинающей пробуждаться степи. По бокам дороги начинали пробиваться зеленые стрелки адониса, из голубой, пронизанной теплом и солнцем, выси доносилось пенье жаворонка.

Я шел домой, неся с собой радость и умиротворение, готовый поделиться всем увиденным с домашними. Шел ярким весенним днем, под лучами уже горячего солнца, в тоже время зная, что дорогу мне освещает и новорожденный месяц.