Июль

Наверное, нет в Сибири рыбака, не мечтающего поймать свою Царь-рыбу. Сибирь, как всем известно, край великих рек. Это не то, что степь, по которой течет тихий Дон. Или, скажем, озерные края, где и рыбаки совсем другие — сонные и спокойные, как караси, которых они ловят.

Николай вырос на Лене, где с одного берега ни за что не различишь отдельного дома на другой стороне. Широка и полноводна Лена-река.

Однажды, когда ему было лет четырнадцать, наблюдал он, как сплавлялись в реке осетры. При совершенно безветренной погоде, на восходе солнца, нарушая водную гладь, неслись они, выпрыгивая из воды, подобно дельфинам в море. Одного огромного в то утро поймал его отец, с трудом справившись с вываживанием сильной и упрямой рыбы. С того дня Николай потерял покой, мечтая о таком же улове. С каждым годом совершенствовал он свои снасти, учился забрасывать далеко в воду закидушки, километр за километром обследовал берег, выискивая подходящее клевое место, точил крючки особенной формы, с длинным цевьем, тратил деньги на лицензии. Но рыба ему попадалась такая же, как и другим рыбакам. Книга Астафьева «Царь-рыба» давно стала настольной, он старался во всем подражать главному герою: содержал в идеальном порядке лодку, мотор и снасти. Но и это не помогало.

Прошло пятнадцать лет.

Однажды, в пятницу, он почувствовал, что именно сегодня должен поехать на рыбалку. Стояла обычная для середины июля погода, вода в реке была среднего уровня, но какое-то предчувствие не давало ему покоя с самого утра. К обеду он сказался больным и уехал с работы домой, предварительно позвонив жене, чтобы та собрала все необходимое. Собраться на рыбалку означало сложить в корзину продукты и переложить в банку из стоявшего в гараже ящика наживку — дождевых червей. Николай специально выращивал их в компосте с добавлением ошары — использованной чайной заварки.
Все остальное всегда лежало во вместительных отсеках моторной лодки «Прогресс», стоявшей на лодочной станции в пригороде.

«Вихрь-30» выпустил сизый дымок и, сотрясаясь всем своим металлическим телом, сначала неохотно, а потом все быстрее и быстрее начал набирать обороты. Помпа исправно гнала через систему охлаждения забортную воду — источник и гробницу всего сущего во вселенной, которая тонкой струйкой стекала обратно в родную стихию. Усадив рядом с собой на мягкое сидение жену и дочь, Николай перевел рычаг дистанционного управления мото-
ром на ход. Лодка, оставляя за собой усы волн, медленно пошла к выходу из затона. За тихой его гладью замысловатыми разводами течений, сталкивавшихся с громадными валунами на дне, бурлила древняя могучая река. Как только лодку тряхнуло ударившим в борт течением, Николай перевел газ на «полный». Мотор довольно взревел. Лодка, приподняв нос, вырываясь из вязких объятий реки и разбрызгивая из-под себя воду, стремительно неслась вниз по реке, оставляя за собой галечный берег Кангаласского мыса. Набегающим ветром свистит в ушах свобода. Хорошо!
Вошли в протоки. По берегам и на отмелях скопления плавника и смытых деревьев. Острова покрыты зарослями тальника, за которыми раскинулись заливные луга со скошенной кое-где травой. А еще недавно все эти луга были расцвечены множеством цветов. Чего только здесь не росло: лиловые колокольчики, кремовые чашечки, синие султанчики. А вдоль тальников — терракотовые хвосты кислицы да золотые лютики. Вот и нужный остров. Нос лодки мягко уткнулся в песок, олицетворяющий нестабильность у одних и чистоту у других.

— Приехали! Команде покинуть судно, — скомандовал Николай.

Но обе уже были на берегу. Дочь Николая, Света, мелькая голыми пятками, побежала по крохотным барханам. Люба попробовала ногой воду:
— Теплая.
— Так июль же…
— Тебе помочь?
— Нет, я сам.

Николай открыл люк на носу лодки и стал вытаскивать оттуда мешки, пакеты, коробки и ведра.

Через час остров было не узнать: растянутый на тальниковых жердях оранжевый грузовой парашют колыхался на чуть ощутимом ветерке, рядом с ним стояла ярко-синяя палатка с застеленной белыми простынями постелью внутри. Над костром, пламя которого почти не было видно из-за яркого солнца, висел закопченный чайник. На раскладном столике расставлены миски с веселыми цветочками по белой эмали.

— Коль, ты бы лучше белый парашют взял, а то этот уж слишком яркий.
— Э, нет, — выкладывая на песок снасти, ответил Николай.
— В этом весь смысл! Вот как ты думаешь, к кому подплывет с проверкой рыбнадзор? К тем, кто в камуфляже по кустам прячется, или к нам, которых за десять верст видно?
— К нам, конечно. Мы заметнее.
— Вот и нет. Он ведь как думает: «Раз маскируются, значит, что-то прячут». Вот их-то он по кустам и ищет. А о нас он подумает: «Туристы. Вон дитя в трусах бегает, женщина в купальнике, синяя палатка на самом видном месте и… о Боже! Оранжевый парашют!» И проплывет мимо. А мы тем временем будем рыбку ловить и над ним посмеиваться.
— Конспиратор… Света! Ку-у-ушать!
— Я не буду, — сказал Николай, — потом перекушу, а пока удилища заготовлю для жерлиц, дров натаскаю на ночь.

Солнце — символ высшей космической силы — уже спустилось к горизонту, но еще пекло, успевая пролить свет видимой жизни на все земные тела. «Пора ставить», — решил Николай и воткнул остро заточенную тальниковую палку в песок у кромки воды. Через двадцать метров воткнул следующую: «Шесть поставлю и хватит». Затем он вернулся и стал разматывать леску первой закидушки. К нему навстречу вприпрыжку бежала Света, размахивая ярким букетиком полевых цветов:
— Пап, смотри, какие я цветы нашла!

Она остановилась перед Николаем и с довольным видом протянула ему букет.

— Красивые! — глядя на дочь, улыбнулся Николай. — Вот этот голубой на пушистом стебле называется синюха голубая, скоро отцветет уже. Понюхай, как пахнет.
— А этот как называется? — дотронулась она пальчиком до желтой корзинки.
— Пижма.
— Желтенькая?
— Да желтенькая, — понюхав протянутый ему цветок, ответил Николай. — Ты беги к маме и поставь их на стол в баночку с водой.

Дочь вприпрыжку побежала к палатке.

— Света! — крикнул Николай вслед. — Оденься, скоро комары появятся.

Со свистом раскрутившись над головой и описав в воздухе ровную дугу, тяжелое грузило с шумом упало в воду метрах в семидесяти от берега. Сильное течение сносило снасть, и только отклонившись от направления броска на сорок пять градусов, грузило, наконец, крепко легло на грунт. Рыбак отточенным движением сделал петлю на леске и накинул ее на воткнутую на берегу палку. Потом взял другую короткую палку и с помощью такой же петли подвесил ее на натянувшуюся леску, которая тут же чуть провисла под тяжестью. «Нормально, — решил Николай, — поклевка будет заметна».

Через полчаса берег и воду связали шесть полупрозрачных нитей.

— Света, ельцов ловить будешь? — закончив с закидушками, крикнул Николай.
— Буду, — подбежала девочка, уже переодетая в рубашку с длинным рукавом, в красной косынке на голове и маленьких резиновых сапожках — подарок от бабушки.
— Как будем соревноваться? На скорость или на количество?
— На количество, — твердо сказала Света.
— Опять проиграешь.
— А потому что не честно так. Ты большой, а я маленькая, значит, нужно считать по-другому.
— Как это, по-другому?
— Твоих две считать как одну.
— Хитренькая какая! Мать что ли научила?
— Нет, — смутилась Света.
— Ну, ладно. Давай, как ты предлагаешь. Только если проиграешь, чур, не реветь.
— Ладно!

Размотали донки, наживили червяков.

— Приготовились… На счет «три»! Раз, два, три!

Донки полетели в воду, плюхнувшись грузилами в десяти метрах от берега. Рыбаки замерли, зажав тонкие лески между большим и указательным пальцами, и стали ждать. Наконец, Николай ощутил резкое подергивание. Подсек, и на другом конце лески тут же заметалась засекшаяся на крючке рыбка. Быстро-быстро перебрав руками леску, он выбросил на песок первый улов.

— Люб! Ведерко нам под рыбу принеси, пожалуйста.

Люба принесла им ведро и остановилась полюбоваться на рыбаков:
— Опять соревнуетесь? — улыбнулась она. — Оладьи скоро нажарю, так что не увлекайтесь.
— Хорошо, — Николай зачерпнул воду. — Света, с крючка снимай осторожнее, мне для жерлицы живые рыбки нужны.
— Ладно, — отцепляя первую пойманную сорогу, ответила дочь, торопясь снова забросить донку.
— Рыбаки, — снова улыбнулась Люба.

Через двадцать минут Николай повернулся к дочери:
— Ты не мухлюй, считай честно, а я поставлю две жерлицы. Поняла?
— Ага, — кивнула Света, а у самой в глазах так и прыгали чертики.

Жерлицы на длинных, гибких удилищах были установлены по одну и другую сторону от закидушек.

— Ку-у-ушать! — позвала Люба.
— Ну что, дочь, посчитаем и пойдем?
— Считать я буду!
— Хорошо, — вылив воду вместе с рыбой на песок, согласился Николай.

Через минуту на мокром песке появились две кучки прыгавших серебряных рыбок.

— Это я поймала, а это ты.
— А как это ты отличила моих рыб от своих?
— А-а-а… А я запомнила!
— Эх, мухлюешь!
— Неа! Ну вот! У тебя двадцать семь, а у меня тридцать одна!

Я победила.

— Ну, ладно. Утром я у тебя выиграю.

За спиной раздался всплеск.

— Клюет у тебя! — показал на воду Николай, — тащи быстрее.

По тому, как натянулась леска и как она, разрезая воду, потянулась против течения за рыбиной, Николай понял, что зацепилась немаленькая рыбка.

— Ну-ка, Света, дай мне…

Дочь без разговоров передала леску отцу. «Крючки-то слабенькие, — думал Николай, осторожно подтягивая леску, — сойдет, однако».
В темной воде мелькнул широкий серебряный бок.

— Язь!

И снасть, и рыбья губа выдержали испытание. Язя на кукане привязали к ручке на корме лодки, и тот, как собачка на поводке, время от времени пытался убежать, разбрызгивая воду вокруг себя.

Вода — жидкий двойник света, потемнела еще больше. Наступили сумерки. Сработала одна из закидушек. Попавшийся осетр оказался невелик, но Николай его не отпустил. На видном месте, возле лодки он вбил в берег еще одну палку и привязал к ней кукан с осетром.

— У нас две лицензии, пусть видят, что мы не прячем рыбу, — сказал он жене. — А если попадется больше, чем два, унесу в лес, подальше.
— Попадешься ты когда-нибудь.
— Не попадусь.
— Светка не спит, уложи ее.
— Хорошо, только ты на закидушки поглядывай.

Николай заглянул в палатку.

— Ты что не спишь?
— Не хочу.
— В лесу нет слова «не хочу». Спи, а то ведьма-шаманка Аграфена услышит твои «не хочу» и совсем тебя сна лишит.
— А ведьм не бывает.
— Может, и не бывает, но вот тут, недалеко, жила лет сто тому назад сосланная из России старуха Аграфена. Начальство местное ее очень боялось, поэтому поселило на одном острове, ниже по течению. На этом острове она и стала колдовать и навела такой страх на всю округу, что даже и теперь ее боятся все якуты, хотя она давным-давно померла. И до сих пор, если вселится она в кого, дают ей, невидимой, лучшую красную лисицу, табака для трубки, сладостей и денег, чтобы она ушла. Даже некоторые русские, переплывающие Лену, приносят Аграфене дары: делают маленькие берестяные лодочки, кладут в них пищу и спускают на реку. Люди уверены, что эти дары всегда доплывают до ее острова, даже если лодочки пустить против течения. Вот был давно такой русский купец, плававший по Лене, постоянно посылал он дань Аграфене, но однажды в припадке храбрости отказался это делать. Аграфена обиделась, подняла на реке такую бурю, что он едва спасся смирением и двойным подарком ведьме.

Дочь притихла, задумалась.
— Пойду я рыбачить, а ты спи. Я Аграфене подарок по реке уже отправил, так что нам бояться нечего.

Люба сидела у костра. Посуда была чисто вымыта, стол прибран, и только закопченный чайник опять висел над костром и сердито пускал пар из носика.

— Что уговорил?

Николай пожал плечами.

— Душно сегодня. Может, пойдем, искупаемся? Там посреди песков бассейн с теплой водой — Светка днем купалась. Пойдем туда.
— Далеко?
— Метров двести…
— Пошли.

Приятная, теплая, как парное молоко, вода — противопоставление неподвижности смерти — какими-то невидимыми жизненными токами проникала в тело, делая его невесомым и сильным. Николай наблюдал, как медленно сняла с себя одежду жена.

— Иди ко мне, — шепотом позвал он.

Она тихо засмеялась.
Вода смывает старую жизнь и освещает новую.
В густевших сумерках удилище одной из жерлиц раскачивалось как от сильных порывов ветра.

— Щука попалась. Пойдем, снимем.
— Иди один, я чайник поставлю. Что-то мне после нашего купания есть захотелось…
— Я бы тоже не отказался.
— Я сейчас соберу.

С сильно заглотившей живца щукой пришлось повозиться. Наконец, крючок был извлечен, а щука подвешена на кукан.
Вечер был хорош — тихий, спокойный. Заря отгорела, и над горизонтом осталась только светлая полоса. Николай проверил все закидушки, сменил наживку и подошел к костру.

— Спит?
— Ага, набегалась сегодня. Ты бы не приучал ее к рыбалке, девчонка все же.
— От этого вреда не будет, да и не сильно-то она привыкает.

Помолчали. Слышно было, как борта лодки лижут неизвестно откуда взявшиеся волны. На протоке крякала утка.

— Пойду я спать, — сказала Люба, — завтра утром схожу за грибами. Страсть как маслят жареных хочется.
— Иди, я порыбачу еще.

Как только шорохи в палатке утихли, Николай поднял к небу глаза и понял, что наступила ночь, с ее шорохами в тальниках, безветрием и звездами. Бултыхнулась какая-то рыба. Николай встал и пошел к закидушкам. Ничего не указывало на то, что на одну из них попалась рыба. Он сел и почему-то подумал, что песок теплый и мягкий, как постель. Глаза его сами собой закрылись, и на какое-то время он забылся глубоким сном. Раздался всплеск. Николай открыл глаза. «Попал», — подумал он и пошел вдоль закидушек. На четвертой равномерно подпрыгивала подвешенная к леске палка. Он снял ее и, бросив на песок, начал не спеша выбирать из воды леску. Рыба, подтягиваемая к берегу, еще раз сплавилась и потянула вниз по течению. «Не большой», — решил Николай, ни на секунду не сомневаясь, что это осетр. Только он прицепил осетра на кукан, сработала та же, что и час назад, жерлица. Щука попалась крупная и как только почувствовала, что ее пытаются вытащить из воды, заходила, упруго нажимая на сырое, податливое удилище. Пока Николай осторожно подводил ее к берегу, зубастая успела сделать три «свечи», шумно падая в воду.

— Тише ты! Девчонок моих разбудишь, — оглушая рыбину, прошептал он.

Спать больше не хотелось. Николай прилег на песок и подумал, что, наверное, вот так, как он сейчас, чувствуют себя счастливые люди. «А что? Может, это и есть обыкновенное земное счастье. Я люблю свою жену, она любит меня, оба мы любим дочь, а она нас. Мы всюду вместе и нам это нравится. Вот еще бы мир посмотреть, страны разные. Нет, это будет уж слишком хорошо», — он представил их всех на каком-то тропическом острове и улыбнулся. «Не реально! А почему не реально? Ведь реальность — это все существующее в действительности. А раз существуют в действительности Филиппины, значит, и попасть туда можно. Вот захочу и попаду», — решил он вдруг.

Ночная темнота между тем приобрела фиолетовый оттенок. Николай всматривался в нее, курил и думал. Ночь — время для размышлений. О чем он только не передумал за тот час, что лежал на песке. А когда поднялся, был готов встретить новый день, что бы он ни принес, и, сопротивляясь
обстоятельствам, не дать им поломать его, Николаева, земного счастья. Молодость самонадеянна.

Он пил холодный чай, когда сквозь шелест ночи услышал отчетливый глухой всплеск. Отчего-то гулко застучало сердце. Он подошел к закидушке. Леска лежала почти параллельно берегу.

«Течение ее так снести не могло. Значит, рыба», — подумал Николай, выбирая снасть. Сначала шло легко, но в какой-то момент он ощутил сильный, уверенный рывок, и леска быстро устремилась вверх по течению. Дышал ли он в это время, он не мог потом вспомнить. Помнил только, как млел и терял сердце, как ходила и кружилась в черной пучине рыбина. Остроту ощущений усиливала густая фиолетовая темнота, огромные звезды над головой и одиночество у кромки черной ночной воды. Вываживал не спеша — метр за метром. Где-то в глубине, на том конце лески, шевелилось что-то большое и сильное. Чем ближе был берег, тем сильнее и упорнее ощущалось сопротивление древнего обитателя глубин. Сначала осетр после каждого затяжного подтягивания выходил на поверхность — сплавлялся, пытаясь освободиться от кованого крючка. Затем у берега потянул на дно. Леска звенела, как перетянутая струна альта, и казалось, что с каждой минутой становится все тоньше и тоньше.

Неизвестно сколько времени они боролись, но к тому времени, когда осетр оказался рядом с берегом, на востоке чуть-чуть зажелтело небо. Почувствовав близость берега, рыбина, вероятно, решила в последний раз сделать «свечу», воспользовавшись небольшим оставшимся до суши расстоянием. Ее прыжок пришелся в сторону берега, оттого что натянутая и крепко удерживаемая рыбаком леска не дала ей разогнаться от берега или вдоль него. Прыжок был возможен только в сторону берега, и это сгубило осетра. Выпрыгнуть он смог, но приземлился в метре от берега, где глубина была не больше двадцати сантиметров. В один миг осетр оказался на мелководье, где Николай смог разглядеть ее огромный светлый на черном фоне воды силуэт. В следующий момент он прыгнул через осетра, оказавшись между спасительной глубиной и рыбой. Затем упал на колени и, упершись руками в шершавый и холодный бок, начал выталкивать ее на берег.

Осетр почему-то не сопротивлялся, и только когда Николай оттащил его за хвост метров на пять от воды, он как будто проснулся. Рыбина извивалась, била хвостом и издавала хрюкающие звуки. Боясь, что она ускачет в воду, задыхаясь и буксуя в песке, Николай оттащил осетра еще на несколько метров и только тогда упал на колени и прошептал:

— Есть!

Немного отдышавшись, он выкопал руками канаву, столкнул туда осетра и, пошатываясь, пошел к погасшему костру.

— Спасибо тебе, — прошептал он и бросил в костер кусочек оладьи. — Ты услышал мои просьбы дух-хозяин лесов и рек. Спасибо...

Ему не терпелось поделиться радостью с женой, но он сдержался и пошел к лодке. Светало.

Язь уткнулся в берег и, должно быть, спал: ночь на кукане была для него хлопотной. Щуки качались на воде брюхами вверх. Мимо проплывали сухие листочки тальника и черные паучки с белыми парусами-паутинками.

На кол, за который была привязана лодка, села большая стрекоза.

— Господи, как же хорошо! — прошептал Николай.