Дела давно минувших лет

Николай проснулся от ровного шума. В темном небе ни звездочки. Приподнялся на локте, перевернутая вверх дном лодка заскрипела под ним. Костер, разложенный неподалеку, тлел ярким золотом в толстых чурках. Искры вдруг косо взлетали над ним хвостом жар-птицы, и тут же Николай ощутил на лице упругое касание ветра. Ровно шумела тайга по долине реки. Капля дождя упала на руку, он сел и осмотрелся.

— Не спится? — Раздался тихий голос Спартака Павловича.
— Да вот, пить захотелось... Рыбка соленая дает о себе знать. А ты почему, Палыч, не спишь?
— Возраст...
— Возраст болезнь хроническая, и что бы она протекала без обострений, нужно спать дома, в уютной постельке.
— Дома тоска.
— Это да... Чудные дела творятся, — вздохнул Николай. — Сколько первозданной красоты в этих местах, а мы, как мыши, сидим в каменных мешках, радуемся, что вода из крана течет, что матрас мягкий. Вроде и земли на свете нет, лишь кирпич и гудрон. Городская толчея с машинами и телефонами скоро все чувства загубит.

Костер едва тлел исходя дымком из-под полусгоревшей сырой колоды. Николай встал, подбросив веток, раздул пламя, повесил котелок над огнём.

— Все, теперь не усну...
-—Так уж светать скоро начнет. — Спартак поглядел на восток, где рассеивался ночной сумрак окутывающий тайгу и торжествующий свет уже побеждал тьму.
— Давай, Палыч, чай пить, душу парить.

Чай пах дымком. Мелкие соринки плавали в нем.
Вдруг из-за речки послышалось:
— У-р-р-р!
Потом послышался треск.
— Что это? — вглядываясь в рассветный сумрак, спросил Николай.
— Т-с-с... — Спартак приложил палец ко рту. — Медведь лезет по кустарнику к реке.

Николай сделал движение в сторону лодки, где лежало ружье, но Спартак жестом остановил его.

— У-р-р! — послышалось еще ближе.

Николай представил, как кривые лапы с горбатым загривком продирались сквозь зеленый прибрежный заслон прутьев, и холодок пробежал у него по спине.
А Спартак улыбался, прислушиваясь к сумеркам.

Вдруг треск прекратился. Слышно было только тихий шёпот реки.

— Унюхал, — сказал Спартак и отхлебнул из кружки.
— А почему назад не уходит?
— Так ушёл, однако. Это он когда один: ломится, а если заподозрил что или почуял, так его и в двух метрах от себя не услышишь. Раз вон на той горушке, — Спартак ткнул в неопределенном направлении, — долго нас в осаде косолапый держал.
— Как это?

Спартак присел на чурбак, глядел на огонь, чуть покачивался и будто разглядывал в беспокойном дрожании желтых языков то, что было тогда, давным-давно. А Николай, завороженный огнём, будто почувствовал, как метнулась душа его старшего товарища в прошлое.

— Я тогда, сразу после войны, кажется в сорок девятом, в службе АСР* работал. — начал рассказ Спартак. — Примерно в это же время, осенью, разбился там транспортный Ли-2. Врезался в склон горы, развалился, но не сгорел. На борту был экипаж и экспедитор, сопровождающий продовольственный груз, сахар, консервы.
— А почему разбился самолёт-то? — перебил рассказ Николай.
— Как потом выяснилось, погода была плохая, как сейчас вот. Экипаж из-за невозможности в облаках точно определить свое местонахождение начал снижаться, а когда по высотомеру до земли должны были оставаться еще несколько сотен метров, неожиданно в разрывах облаков мелькнул стланик. Командир рванул на себя штурвал, дал сектора газа вперед до упора... Но было поздно. Уклониться от крутого склона горы или преодолеть её не удалось.
В общем, пока искали этот самолет, прошло дней пять. Вертолетов тогда не было и нас, меня и Ваню Лобарева, сбросили на место катастрофы на парашютах. На месте мы обнаружили исковерканные куски металла, останки людей и груза. Все было разметано в радиусе примерно трехсот метров. Но самое не приятное было в том, что всеми этими останками людей и остатками груза, прикормился медведь.

— Работа наша, сам знаешь какая: найти приборы, какие положено, снять их. Отыскать документы ДСП и секретные. Похоронить, если вывезти невозможно, экипаж. Инструмент был с собой хороший, а из оружия только пара пистолетов.
— А откуда инструмент-то?
— Третий парашют всегда грузовой. Инструмент, продукты, лодка, полатка….
— А связь?
— Не было тогда связи, в нынешнем понимании. Были визуальные сигналы, которыми мы сообщали пролетающим самолетам. И сообщать, нам было положено совсем немногое, в первую очередь о наличии живых людей. Во вторую о необходимости медицинской помощи, и в третью, о том, что работу закончили.
— И как вы это сообщали? Отмашками с помощью флажков, как на кораблях?
— Нет. Выкладывали на склоне определенные знаки. Для этого у нас была белая материя, ленты такие шириной метр и длинной шесть.
— Ничего себе! Так сколько её нужно этой материи, чтоб написать что-то.
— Мало нужно. Есть знаки утвержденные. Например: английская буква V или по нашему «галочка», означает: «требуется помощь». Икс, или наша буква Х, означает: «требуется медицинская помощь». А два икса, означает: «мы не в состоянии вести дальше поиск, возвращаемся на базу», ну и так далее. А раз в день над нами пролетал По-2, «читал» наше сообщение и скидывал нам вымпел с указаниями из штаба.
— Прямо каменный век, какой-то…
— Почему «каменный»? И сейчас все эти знаки в авиации применяются в аварийных ситуациях, так что никому не вредно знать их, мало ли что.
— Отвлеклись мы, Спартак Палыч, от медведя, что там дальше-то было?
— Договорились мы с Ваней, чтоб большую площадь поиска охватить, работать врозь, идя по кругу навстречу друг другу. День отработали без происшествий. Останки людей похоронили... Найти их легче всего — место птицы указывают, зверье разное. На второй день капались далеко от лагеря, приборы снимали, а придя вечером в лагерь, глазам своим не поверили: брезент на палатке весь в дырах, вещмешки с продуктами изорванные. Продукты почти все испорчены, даже консервные банки помяты и изгрызены. По манере разорения было видно, что виновником разбоя была росомаха. Этот таежный вор вообще не боится подходить к жилью человека, а уж в тайге, да к палатке и подавно. Не испугал зверя ни запах керосина, ни одежды нашей. В этот день и погода испортилась, самолет к нам не прилетел. На третий, Ваня пошел вниз, там фрагмент кабины лежал, а я вверх, где хвостовая часть находилась. Ковыряюсь, слышу крик Ванькин. Даже не крик, а вопль. У меня от такого вопля внутри похолодело. Кинулся я вниз, скачу через камни, а они мокрые. Поскользнулся, упал. Ногу ударил. Слышу уже сопение и возню рядом. Соскочил, хромаю, но бегу на этот звук. Подбежал к обломкам вижу, Ванька лежит. Сердце во мне прыгает, как живая рыба. Смотрю кровь на камнях. Ванька статный парень был, высокий, а тут лежит скрюченный, маленький такой. Подскочил к нему, а у него кудри вместе с кожей содраны. Медведь! Крови — целая лужица. Выхватил я наган, озираюсь, а вокруг никого, только дождь моросит.

Спартак замолчал.

Николай, отставив кружку с чаем, пошевелил палкой нагоревшие в костре малиновые угольки. Упавший ветер отчего-то вдруг всполошился, и дым костра потянуло к воде, туда же наклонило красные языки ожившего огнища. Сумерки будто раздвинулись, огонь осветил энергичный подбородок и подернутые сединой зачесанные назад волнистые волосы Спартака.

— Взвалил я Ваньку на плечо и в гору. — Заговорил тихо Спартак, — нога болит, а страх гонит. Не медведя боюсь, боюсь, как бы Ванька не помер. Знал я, как это бывает. В юности, еще в Ботамае когда жил, видел как умер молодой здоровый мужик, которому вот так же спустил медведь кожу на лицо. Извел я на Ванькину рану весь стриптоцид, перевязал. Выложил знак «требуется медицинская помощь». А что толку? Погоды нет, непрерывно моросит дождь, облачность разорвано-дождевая ниже нас ползет, а слоисто-дождевая макушки гор облизывает, и никакого просвета.
Ванька скоро в сознание пришел. Я ему спирта дал хлебнуть, а он, заикаясь, рассказал, как на него из стланика медведь напал, да так неожиданно, что он и наган выхватить не успел.
— Вот же какой паразит попал вам... Они же редко нападают на людей.
— В тот год орехов да ягод было мало, он видно не нагулял жир и оттого бродил по тайге злой. А тут нашел продукты, мясо, начал жировать, а мы ему помешали. Удивляюсь, почему он на нас в первый же день не напал.
— А как выбрались-то потом оттуда?
— До того, как выбрались, он нас там два дня пас и так плотно, что и шагу вступить было нельзя. А работу доделывать нужно, во что бы то ни стало. Времена суровые были, да и — работать с нашим командиром отряда было все равно, что по горной реке плот гнать, никакого продыху, вертись юлой, не то расшибешься о камни. А мы к тому времени не нашли прибор один, не помню точно какой, то ли ВД-10 то ли МВ-16, в общем высотомер. Не оказалось его на фрагментах приборной доски.
Обложил я тогда Ваньку с трех сторон камнями, дал в руки ему наган и пошел искать высотомер этот. Шарю по стланикам, между камнями и чувствую рядом он, медведь-то. И не собирается особенно скрывать свое присутствие — шумит. Так я с наганом в руке и ползал, а он рядом трещал. Раз не выдержал, пальнул на звук, да разве пробьешь такие дебри. А ночью он громко переворачивал обломки самолета, ворочал камни, ворчал и порой совсем близко подходил к нашему крохотному лагерю на склоне. На следующий день погода не наладилась, и самолета не прилетел. Я пошел вниз, к фрагментам кабины, туда, где на Ваньку медведь напал. Именно там больше всего встречалось следов этого зверя, и именно там были самые густые заросли на склоне. И вот бывает же такое, только начал искать и вот она — правая верхняя часть приборной доски и высотомер этот. Ясно, что разбит, но стрелки на месте и это главное. От радости я даже вскрикнул, наган на камень положил, схватил прибор, и вдруг затылком чувствую взгляд чей-то! Медленно поворачиваю голову и замираю: между мной и лагерем стоит огромный, бурый, с клочковатой шерстью, с огромной башкой медведь. Ну, думаю, все. Пришел тебе Спартак конец и эти лапы с кривыми длинными когтями сейчас тебя вмиг на части разберут. И только я подумал так, медведь повернул голову влево и как-то оскалился или пасть открыл, не помню. Только помню, что я туда же посмотрел и увидел второго медведя, еще здоровее и страшнее первого.
— И, что?
— Что-что? Это меня и спасло. Пока они друг дружке рожи строили, я наган схватил и за камень, потом за следующий и, забыв, что нога болит бегом в лагерь. Выложил еще знак: «работу продолжать не можем». Потом до вечера обкладывал наш пятачок камнями со всех сторон. Камни, конечно, не помогли бы, если косолапый нас захотел достать, но какой-то психологический момент в этом был, уверенности прибавилось, что ли. Ночью Ваньке совсем плохо стало, стриптоцид, однако, мало ему помог. Хоть и говорят, что чужие болячки не чешутся, а смотреть на то, как парень погибает, хуже нет.
Спартак замолчал. Ночноё безмолвие еще не нарушалось птичьими голосами, от него ещё веяло суровой строгостью и безмерным спокойствием, но восток уже светлел.
— Дождался я рассвета и решил, что нужно идти вниз к реке, на косу, куда может По-2 сесть.
— А медведь, ночью не приходил?
— А он и не уходил. Все время был рядом, то с одной стороны бродил, то с другой. Так вот, выложил я знак — стрелку, с указанием направления и чуть рассвело, взвалил на себя Ваньку и пошел. Шел, останавливаясь, вслушиваясь в каждый шорох, вглядываясь в каждую тень. Пока сумрак был, ничего не видел, а как просветлело, смотрю, а медведь-то параллельным курсом тащится. Хоть и молодой я тогда был и здоровый, но уже после первой половины пути сильно устал, измотался. Вторая половина пути была особенно тяжела и отобрала у меня остаток сил. Помню каждый шаг, каждое движение, каждый глоток воздуха давались с большим трудом. А медведь, как чувствует, что мне уже очень тяжело. То шел далеко от нас и показывался редко из-за камней, а тут метров на шестьдесят приблизился.

Спартак замолчал, посмотрел на небо, откуда начал моросить дождь.

— Долго спускались-то с горы? — Спросил Николай.
— Часов пять.
— Ого!
— Дотащился я до берега, гляжу, облачность подниматься стала. Сторож наш за нанос зашел и не показывается. Я Ваньку пристроил на самом видном месте, хотел дров натаскать для костра, да не тут-то было. Только метров на десять отошел, косолапый из-за наноса вышел и к Ваньке. Я назад и медведь за нанос. Чем бы это кончилось, не знаю, а только кто-то, таким как я помогает, может бог, а может черт, но вскоре услышал я отчетливо треск мотора.
Летуны тогда не то, что нынешние были, кто войну прошел, кто АЛСИБ. Это был из опытных, сразу нас заметил, крутнулся, сел и кричит: «медведь вон рядом». А то мы не знаем, что рядом.
— Иван-то живой остался?
— Выходили Ваньку. Он даже женился, хотя рожа у него после того медведя и еще больше после хирурга страшная была, как война.
— А медведь?
— Не знаю. Ваньку мы с пилотом загрузили, пошли к наносу, а косолапого и след простыл. Поджог пилот нанос, чтоб я до утра о костре не думал. Оставил мне продуктов немного, из НЗ и, улетел.
— А вы?
— А я остался. Имущество не бросишь, собранный материал тем более. Ночь я спокойно проспал возле огня, отдохнул и утром на гору.
— Ну, раз вы сейчас здесь, значит, все тогда хорошо закончилось?
— Нормально. Даже благодарность объявили — засмеялся Спартак. — Только вот премию, жалко, не дали.

Спартак встал с чурбака, огляделся, вдохнул полной грудью прохладный до остроты, душистый и невесомый воздух.

— Однако, Колька, пора нам и в лодку, вон ленки плавники из воды выставили...
— Пора Спартак Палыч! А это медведь, что к нам сейчас подходил, не потомок ли того, из сорок девятого года?

Но Спартак уже не слышал, или не хотел слышать, он уже пел:

Мне немало дано —
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.
В звоне каждого дня
Я так счастлив, что нет мне покоя,
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое.