Берег счастья

Вот и берег. Утро. Свежо и прохладно, на узких и острых листьях тальника еще мерцают цветными огнями невысохшие капли росы. Пахнет сыростью, рыбой… Пахнет речными отмелями с гниющими ракушками, пахнет глухими заводями, поросшими травами, приютившими утиные выводки. Место это называется — Лужки.

Седой мужчина, пенсионного возраста, потягиваясь после долгой дороги, огляделся. Цвиркают в кустах суетливые синицы. По мокрой от росы траве перепархивают белые бабочки. Мальчик почти в точности повторил движение старшего, зевнул.

— Ну что внук, начнем? Ты неси донки к воде, вон на тот мысок, а я прутиков пока нарежу.
Тонкие тальниковые палочки воткнуты в берег.
— Похоже, нынче «черной воды» не будет, — глядя на реку, сказал дед.
— А разве вода бывает черная?
— Так, Твердик, называют второй, более сильный паводок на реке, который приходит, когда начинают таять ледники в горах Алтая и оттаивать мерзлая земля. Тогда взбухают ручейки, речушки и, сливаясь в стремительные потоки, вымывают из земли, несут с собой ил, прелый мох, все мелкие частицы прошлогодней прели. Вода становиться мутная и темная.

Донки размотаны, наживка — дождевой червь, насажена, кормушки набиты бабушкиной кашей смешенной с покупным прикормом.

— Бросаем? — подмигивая, спрашивает дед.
— Давай, — отвечает мальчик и первым, немного раскрутив над головой грузило, забрасывает снасть в воду.
— Так ты не забыл первое правило рыбака, поймавшего в этой реке рыбу?
— Нет, нет забыл. Нужно после рыбы обязательно мыть руки.
— И еще?
— И еще не грызть ногти, — смеясь, отвечает мальчик.

Одновременно присели на корточки, с радостным волнением наблюдая, как плескается плотва, как в охотничьем броске стреляет из осоки щука-травянка.
Чуть подрагивают прутики-сторожки, но это не поклевка, это течение беспокоит натянутые лески. Через протоку летела птица.

— Деда, смотри, голубь!
— Нет, Твердислав, это кукушка.
— Кукушка?! А почему она не кукует? Помнишь, когда на озере были, она куковала весь день.
— Она, вернее он, кукует только в самом начале лета, потом весь год молчит. А кукушка-мама совсем не умеет кричать никак.
— Совсем, совсем?
— Да... А еще у кукушек часто ноги по цвету разные бывают.
— А почему?
— Я не знаю, а вот люди, в давние времена кукушку считали птицей-мученицей.
— Как это?
— Говорят, кукушка когда-то была женщиной. Жила она бедно, но её спасало трудолюбие. Все силы она отдавала трем своим детям. А дети росли непослушными, мать свою не уважали. Однажды она тяжело заболела. Послала одного сына за дровами. Он не пошел. Послала другого — тот убежал. И третий не послушался мать, отмахнулся от её просьбы. Заплакала мать и сказала: «Лучше бы я птицей стала, улетела бы от вас…» Сказала в отчаянии, и правда превратилась в кукушку. Вспорхнула и полетела в дымоход — дыру юрты. Один сын успел, схватил ее за ногу. Но в руках его остался только обувок, а кукушка улетела. Так и живет теперь она без дома, одна нога ее черная — в «обувке», другая светлая — «разутая». И яйца подкладывает в гнезда других птиц, чтобы самой не мучиться с детьми. И столько отчаяния в ее «ку-ку» в начале лета слышится, что грустно становиться людям.
— Ты деда сам придумал эту сказку, да?
— Нет, это легенда.

Мальчик опустил голову, задумался.
Прутик-сторожок вздрогнул раз, другой и вдруг затрясся мелкой дрожью.

— Твердислав! Клюет у тебя!

Мальчик в один чемпионский прыжок преодолел расстояние до донки, но, вместо того чтобы тут же подсечь леску, почему-то замешкался. Замерев в смешной, неловкой позе — как охотничья собака в стойке, он заворожено глядел на суматошно подпрыгивающую леску, прицеливался к леске рукой, но не дергал, а выжидал, чего-то.
— Что ты крутишься как береста в огне? Тащи. — Крикнул ему дед.

Мальчик, будто и ждал этого окрика, что есть силы, рванул леску и стал поспешно выбирать ее из воды. Дед встал во весь рост — рыбина, однако! А в воде уже трепыхалось что-то, какая-то сила, невидимая еще, упорствовала отчаянно, хотя и поддаваясь в борьбе с мальчиком... Еще момент и на берегу запрыгала, блестя серебром, крупная сорога.

С третьей попытки мальчику удалось прижать руками скачущую сорогу в земле. Он смотрел то на рыбину, то на деда, и глазах его плясали чертики.

— Деда отцепи крючок. — Попросил мальчик.
— Сам отцепляй, не маленький... Одной рукой прижимай, другой отцепляй, а я садок принесу сейчас.

Клевало, пока над лесом не навис навевающий сладкую истому летний зной, и токи горячего воздуха, наполненного запахом листвы, заполнили берег.
Клев прекратился. Закинутая в очередной раз донка со свежими, соблазнительно извивающимися на крючках червями застыла неподвижно, словно закинул её рыбак не в кипящую рыбой протоку, а в колодец.

Твердислав ловил в траве кузнечиков, а дед полулежал на расстеленном старом брезентовом плаще: «Не берег, а приют уединения, царственное место, — думал он, — Лежи или сиди хоть сто лет, думай — не думай, гляди — не гляди, вспоминай — не вспоминай, все тебе мило и хорошо, и прямо тебе сидеть приятно, и облокотившись на локоть хорошо наблюдать бег воды, и уткнувшись лицом в траву, сладко дремать, вкушая дремучие запахи земли».

Дед достал из кармана блокнот и ручку, начал писать.

— Деда, а ты почему всегда записываешь что-то в лесу?
— А это чтоб не просуществовать на свете зря.
— Как это?
— Просто это Твердислав. Каждый должен добавить хоть толику в копилку всего человечества всяких знаний, всякой культуры, всякой поэзии, всякой красоты.

Мальчик смотрел не понимая, молчал.

— Хочешь, Твердик, научиться летать? — спросил дед.
— Хочу, — хитро прищурился внук.
— Тогда пошли на луг.

Огромная поляна между рекой и березовым лесом. Всюду шевелятся, ползают, летают жуки и жучки, бабочки и крохотные серые моли. Гусеницы — черные, зеленые, голые и лохматые. Мухи… тысячи их, от больших, летающих с гулом, до малюсеньких, но ужасно кусачих. А еще армия пчел, шмелей и ос, строящих бумажные гнезда в укромных уголках леса, пауки и паучки — серые, черные, зеленые и даже красные. В траве звенят кузнечики, в воздухе шелестят крыльями стрекозы, от громадных, синих и зеленых, до малюток с тельцем чуть толще иголки.

— Пришли. — Говорит дед. — Теперь закрой глаза, опускайся на траву ложись навзничь и раскинь руки. Глаза пока не открывай.
— Навзничь это как?
— На спину, значит.

Твердислав раскинул руки.

— Теперь открой глаза и смотри прямо в небо, — тихо сказал дед.

Твердислав открыл глаза и, ему показалось, что он не летит, а тонет и растворяется в синем небе. Он начал тонуть сразу в тот самый миг, как только открыл глаза. Незаметно он почувствовал легкость и какую-то стремительность, не понимая, летит он или падает. Границы потерялись, он сам стал с небо, а небо стало с него. Небо и он стали вдруг одним и тем же. Не то летишь, возносясь, не то падаешь. У неба не может быть ни верха, ни низа и он, лежа в траве это прекрасно чувствовал.
Сколько они пролежали на лугу ни Твердислав, ни дед, потом не могли сказать, может минуту, а может и час.

Рыба не клевала.

Деда, лежащего на плаще, начало клонить ко сну. От духоты и тишины создавалось впечатление, будто в ушах ватные тампоны. Дед крепился, не давал себе задремать. Дневной сон не отдых — только разморишься.
Он взглянул на солнце, зажмурился. После яркого света в глазах плавали и дробились многоцветные пятна, собирались в круг по форме солнца и снова рассыпались на радужные куски.

«Какая красотища! Как чертовски здорово жить!» — широко разбросав руки, думал в это время дед.

Твердислав сорвал крупный цветок с желтой плоской серединкой и с крупными белыми лепестками по кроям.

— Ромашка.
— Нет, Твердислав это не ромашка, это поповник. А ромашкой называется совсем другой цветок, более мелкий.
— Дед, а почему корень и стебель растут в разные стороны, один — в землю, другой — в воздух?

Дед задумался. Ну как тут сразу ответить?

— Вниз — чтобы устойчиво держаться в почве и усваивать из почвы нужные вещества. Вверх — чтобы улавливать солнечную энергию и углерод. Чтобы выделять кислород, чтобы испарять влагу, чтобы осуществлять фотосинтез.
— А зачем цветам сладкий запах? Насекомых привлекать?
— А вот и нет! В приманке насекомых аромат играет третьестепенную роль. Ученые предполагают, что аромат создает вокруг цветка микроклимат, микросферу, как скафандр.
— А зачем им это «скафандр»?
— Цветы, Твердислав, влияют запахом на своих соседей и либо угнетают, либо поощряют их. А еще запах может быть как средство связи между цветами, как телефон. И вообще Твердик, если ты еще спросишь, зачем поповнику, то есть ромашке, белые длинные лепестки, то я тебе не отвечу, потому, что ни я, ни наука ничего об этом не знают.

Мальчик засмеялся.

— А почему рыба перестала клевать?
— Потому, что хитрая, — сказал дед, взъерошив жесткие волосы внука. — Что, ботаник, поедем домой?

Мальчик окинул взглядом поляну с розово цветущей богородской травой и душистым горошком, ярким стелющимся портулаком с игольчатой смуглой зеленью, синеющими анютиными глазками. Он слышал, как в кустах веселилась птаха: — Тю-ти-ти!... Чим-чим-чим!... Чи-зит!...

— А может, еще порыбачим, а деда? — ответил он.

И они остались.